Я ждал и вглядывался в туманную дымку, как она играет, как оттенок сменяется один на другой, как туман, будто нежные руки женщины, ласково скрывал людей в своих объятьях. Луна поднималась все выше, и в ее бледном свете туманное море преобразилось, из ищущего, нежного, теплого, оно застыло, представ предо мной молочно-белым покрывалом. Застывшее, оно принесло сон уставшему городу, а мне— надежду на скорое появление моей леди.
И вот я услышал ее, нет, не шаги, как вы могли подумать, доктор. Нет, я услышал песню, она скользила по туманному покрывалу и пела, танцевала и пела только для меня. Вдалеке, осыпанная звездными блестками, в лунном свете, она предстала предо мной самим очарованием. Она запела громче и приблизилась к моему окну.
Туман заполнил пол моей комнаты, я протянул ей руки и помог проскользнуть в мое жилище. Она была обжигающе холодна, но ее голос, доктор, голос, я тонул в его потрясающей красоте. Я обнял ее крепче крепкого и зарылся носом в ее волосы, и закружил ее, так счастлив я был в ту минуту, что, казалось, пропади она— и я не смогу больше жить, сердце остановится в тот же миг, и умру.
Я кружил ее, вдыхал восхитительный запах ее волос, целовал их, и она целовала меня, и кусала, в шею и плечи. Да, доктор, это правда.
Я забыл обо всем, о тетради, о той страсти, что сжигала меня весь день дотла. Хотел лишь кружить ее вечно, покуда хватит сил. Доктор, вы смотрите на меня как на безумного. Но разве любовь не безумие? Малокровие? Нет, не знал, и давно оно у меня? Я не могу ответить вам, потому что у меня его не было. Вы говорите, что сейчас оно у меня есть, ну и что с того? Это так важно?
Лучше слушайте дальше. В какой-то миг я устал. Я опустил ее на пол. Она выглядела посвежевшей, более живой, что ли. А я устал, дьявольски, обессиленный, я лег на пол, и туман, казавшийся мне холодным, стал мне теплым одеялом. Она подошла ко мне, легла рядом и обняла. Положив мне на грудь мою тетрадь.
— Ты ведь писатель, верно?— ее голос стал глубоким, сильным, будто она наполнилась жизнью, очарование туманного чуда пропало, и мне стало больно, оттого, что момент с чудом безвозвратно утерян.
— Да, только я не писал давно. Хотел начать этой ночью, ждал тебя, думал, что ты будешь рядом, и я смогу писать, любуясь твой красотой,— я хотел поднять руку, коснуться ее волос, губ, но сил не хватило и на это.— Я ждал тебя весь день, ты чудо. Кто ты? Откуда? Мне кажется, что я знаю, как тебя зовут, моя бабка рассказывала мне, но я забыл, я вспомню, непременно.— Она улыбнулась и помогла мне подняться, а за тем и встать на ноги. Она обняла меня и усадила за рабочий стол. « Какая же она сильная »,— кажется, так я подумал в тот миг. Она положила передо мной тетрадь, протянула ручку.
— Пиши, мой писатель, пиши, а я постараюсь помочь тебе, как ты сегодня помог мне,— она села рядом со мной на подлокотник кресла. Слабость прошла, она взяла мою руку в свою и поцеловала ее.— Пиши, пиши и слушай мой голос, я расскажу тебе историю, которая прославит тебя, все захотят прочесть ее, каждый захочет обсудить. Она будет вымышлена, от первой до последней буквы, но какой соблазнительно реальной она будет казаться! В ней каждый найдет скрытый только для него смысл, глубину доселе не узнанного смысла и мудрости. Но она будет вымышлена, от края до края. Потому что только ложь может быть понастоящему сладкой и желанной, как первый поцелуй, и только правда, мой возлюбленный писатель, столь пресна на вкус, что никто не даст за нее и ломаного гроша, ты же знаешь не понаслышке, что с помощью правды никто еще не становился великим,— она поцеловала меня. Будто всю жизнь я не жил, будто я и не был собой все эти годы, так сладок был ее поцелуй, так нежны были ее губы.
Я писал в ту ночь будто был одержим, будто кто-то или что-то завладело моим телом и разумом, она диктовала мне без остановок, и я писал и писал.
50