страдал от сильнейшего расстройства рассудка. Но все же, все же...
Хельга пила вино из высокого бокала. Тосклив в этот час город Куйбышев, безысходность и тоска, вот те два слова, которые приходили в голову Хельги, когда она охватывала взором огромные просторы мегаполиса.
И все же история Леонида. Да, он болен, но доктор в ее голове раз за разом возвращался к его словам о тумане. О том, что туман населен диковинными существами и что его гостья не единственная, кого можно там встретить. Бред какой-то, доктор, ну ей богу. А может все дело в том, что Хельге хотелось поверить в сказку? Красивую, про удивительную, волшебную любовь? Такую, о которой она мечтала всю свою жизнь, но видела только в кино, да и в книгах иногда, краем глаза? Может быть, только желание поверить в то, чего нет, и держало ее столько времени рядом с Леонидом? Кто знает.
а туман ускользал, таял, приближаясь к горизонту, огненные лучи солнечного монстра разрезали туман и рвали на части. Я схватил куртку и со всех ног побежал на улицу. Я хотел найти ее или подтверждение тому, что я видел не сон.
А если честно, то мне просто было страшно за нее. Ведь она вся была соткана из тумана, и солнце могло убить ее. Я выскочил на крыльцо и судорожно вертел головой вправо-влево, но туман уже почти рассеялся. А то, что осталось, было развеяно солнечным днем.
И именно в то утро, когда, как мне казалось, я потерял ее, я понял, что во мне есть силы для того, чтобы писать. Я пробудился, будто то самое светило, я собрался и уже иным человеком отправился на работу.
День прошел очень быстро, на меня многие оборачивались, но мне было все равно, головная боль прошла, хотя я был достаточно слаб. Но все это было неважно, в голове бурлили десятки идей, и я ждал окончания смены с нетерпением. Руки дрожали от предвкушения чего-то невероятного.
Хельга
Поздним вечером Хельга, глядя в окно и наблюдая, как тяжелый, серый от выбросов завода туман грязной шапкой скрывал крыши домов, размышляла над тем, что говорил Леонид. Он так превозносил туман, наделял его почти мистическими свойствами. Туман серебрился и играл роль некоего связующего моста между ним и этой странной девушкой. Конечно, и в этом не было сомнений, Леонид
Хельга посмотрела на туман, который более всего походил на грязный, тяжелый смог. Он сморщенно повис над крышами домов, и, будто сеть старого паука, держал под своим контролем все, что происходило в его досягаемости. Где-то там внизу бродили одинокие люди, неужели они не боятся тумана? Неужели они вдыхают все эти выбросы без страха? А если на миг представить, что по версии Леонида в тумане живут неизвестные науке существа, то... Нет это уже совсем фантастика. Пора спать, доктор, пора спать. Спокойной ночи, Хельга, спокойной ночи.
Леонид
Доброе утро, доктор, вы сегодня неважно выглядите. Что с вами? Сон. Да, весна— такое время, когда здоровый сон становится редкостью. Вот я, если вам интересно, конечно, спал отлично, снотворное просто выключило мой разум как ненужный механизм, и я пролежал бесхозным всю ночь. Не хотите поменяться со мной? Я бы попробовал, как это— не высыпаться.
Не сердитесь, доктор, прошу вас, я не хотел обидеть, так, сорвалось с губ, у нас, у сумасшедших, так бывает, вы же врач, а врач не должен обижаться на больного. Хорошо, я перейду к делу и продолжу рассказ.
Помните, на чем я остановился? На жажде, той, что затмевает взор, скрывает все вокруг и делает важное бессмысленным, и имя этой жажде— страсть. Страсть сжигала меня, я ждал прихода ночи, того часа, когда город будет укрыт снежнобелым одеялом туманного серебра, и по нему, словно по белому звенящему снегу, ко мне придет она. Я открыл окно, так широко, как только позволяла оконная рама. Я отыскал свою старую рабочую тетрадь, в нее я заносил свои мысли, потом уже на печатной машинке я набирал свои произведения. Но тетрадь была моим самым главным сокровищем, в ней и только в ней жили мои первенцы.
49