маринованных с перцем халапеньо. О, Дайана. Я не выхожу, я будто выплываю из Tequila-Boom, и внезапные метаморфозы в облике города даже не слишком беспокоят меня. В пыльной дали вместо куполов собора возносятся две горных вершины, по вновь, как и двести лет назад, ставшим деревянным мостику через Фонтанку неспешно трусят два ослика в полосатых пончо, в речке, кажется, плещется аллигатор, а у стены ресторана сидит смуглый мариачи в сапогах для верховой езды и наяривает на губной гармошке.
Никто не смотрит в глубину, никто не стремится проникать в корни, ведь человек боится любой глубины, как чего-то таинственного. Корни человек чувствует сердцем, слушает пульс пятками, дорисовывает их страхами в своем воображении, но все же продолжает смотреть на ту грань, которая разделяет примитивное естество и разнообразие человеческой мысли. Шаверма— это всегда промежуток, что-то, что всегда находится « между ». Между взглядом и рубиновой пустотой, между голодом и сытостью, между всем и ничем. Красивая и дорогая шаверма— это красивое и дорогое « между », на которое хочется тратить больше времени, чем оно от себя требует.
Режим питания нарушать нельзя, Дайана. Доктора советуют питаться понемногу четыре-пять раз в день, чтобы подкармливать внутренних демонов и не давать им, голодным и разъяренным, вырваться наружу, дабы поглотить сознание голодающего … о чем это я? Дайана, постепенно вокруг меня снова возникают неубранные сугробы и сверкающие сосули. Становится холоднее, и в поисках тепла я вхожу в ресторанчик Conchita Bonita на Гороховой, 39. Под темными кирпичными сводами главного зала я чуть не влетаю головой в установленный прямо по центру пилон, но присущая мне сноровка как всегда выручает. Любому садящемуся здесь за столик, Дайана, подают welcome drink— подарочный безалкогольный шот Сангриты— смеси томатного сока с чесноком и особыми специями. Из глубин внутренних помещений выкатывают маленький столик и, остановив его прямо передо мной, опрыскивают стоящую на нем сковороду чем-то вроде спирта и тут же поджигают лежащее на ней мясо. По всему залу распространяется непередаваемый аромат: Fajitas De Res из говядины с кучей мексиканских гарниров и соусов, расставленных по отдельности в маленьких мисочках, с нежной белой лепешкой и неизменным перцем халапеньо. Бармен мне хитро улыбается. Куда же без Карибского шампанского? Этот коктейль из игристого вина, белого рома и Блю Кюрасао напоминает мне теплое тропическое море, Дайана. Затем освежающий шот Depeche Mode с лимонным соком, но я уже прилип к стойке и не хочу уходить. Где двое, там и шабаш, Дайана. Бармен по секрету, ибо такого нет в меню, делает мне коктейль Ice— четкий, выдержанный и старомодный: куантро, мартини, цедра и жженый сахар— такой, наверное, мог бы пить Дон Дрейпер в своем сериале. И под конец мне достается терпкий, точно дубовая кора, коктейль Лесная фея с итальянским ореховым ликером « Франжелико »— такое пропускать нельзя.
На память я забрасываю в карман оставшиеся от трапезы солнечно-золотистые сырные шарики и выхожу из подвала на жаркое солнце послеобеденной сиесты. Из арки призывно мелькает край ярко-алой накидки, я заворачиваю за ней и нос к носу оказываюсь с самой доньей Кончитой, хозяйкой заведения. Ее жаркие руки обвивают меня, а карминовые губы поглощают все мои мысли. Покачиваясь, я тону в иссиня-черном море ее волос, а оно бурлит и шумит, потеряв покой.
Шаверма ручной выделки— это свежая высотка среди постсоветского пространства с щетиной хрущевок, в которых замуровано все циничное и смертельно опасное, это протест среди католических лозунгов « рожай », двуствольный дробовик в полку лучников, это пышный куст цветов вдоль облинявшей клумбы. Кажется, что к твоей шаверме, когда ты ее держишь в руке, липнут взгляды, как грязь к собаке, только встав на четвереньки и отряхнувшись, ты еще больше замараешься скользящими зрачками, которые оставляют слизняками мокрый след. Взяв в руки шаверму, нужно быть готовым к лужам в глазницах окружающих.
Сырные палочки вместо сырных шариков, Дайана, это первый шаг к сырной женщине, и я чуть было не совершил его. Но халапеньо своим обжигающим сердце огнем каким-то образом вырвал меня из объятий мексиканской обольстительницы назад на грешную землю. Дайана, я где-то в районе Пяти углов, и холод вновь начинает меня донимать, пальмы исчезли. Всесильная инерция заносит меня в Tres Amigos на Рубинштейна, 25. Странно улыбающаяся девушка со сросшимися бровями советует мне Тако— салат из говяжьего фарша, салатных листьев, свежих томатов, авокадо и сыра, только подается этот салат в твердой хрустящей тортилье, выпеченной в виде салатницы, и Papas Al Horno— нежнейший картофель, запеченный под сыром и сметанным соусом. Запиваем мы все это пивным коктейлем Мичелада( пиво с табаско, солью, лимонным соком и соевым соусом) и легендарной Кайпириньей— коктейля из бразильской водки Кашасы, сахарного тростника и лайма. Внезапно застенчивая девушка со сросшимися бровями обращается ко мне: « Мне даже как-то неудобно, мне приснилось это кафе; это уже второй сон, но они оба одинаковые: они начинаются с того, что я здесь, но это не день и не ночь, как бы почти ночь, понимаешь? Но выглядит именно так, кроме света; среди всех людей ты стоишь вон там, у стойки, ты в обоих снах, и тогда я понимаю, в чем дело: за этим кафе стоит человек, это он все делает, я вижу его сквозь стену, я вижу его лицо ». « Значит, ты пришла, чтобы посмотреть, там ли он?»— спрашиваю я у бровастой, Дайана. Я надеваю свое сомбреро, повешенное у двери, и мы выходим на уже стихающую предвечернюю жару. Боже мой, Дайана, я только сейчас понимаю, что моя спутница— это Фрида Кало! Мы медленно минуем стену соседнего дома, на которой висит мемориальная доска усатого Карлоса Фуэнтеса, и тут из-за угла всего на секунду выглядывает Карлос Сантана с гитарой, но мне хватает этой секунды, и в смеси паники, ужаса и очарования сознание покидает меня.
6