ВИКТОР
проза
НЕПОНЯТНОЕ ДЕЛО ПОЛИНЫ ТОМПСОН ФРАГМЕНТЫ
В алера Портнов появился на свет в ту самую ночь,
когда арестовали его папу – известного советского архитектора. Мама тогда просто сползла по стенке в коридоре и родила, хотя должна была сделать это только через несколько месяцев. Хорошо, домработница догадалась скорую вызвать. А те, как приехали да как узнали, что здесь произошло, так и перепугались до смерти. Не было у них такого приказа – спасать семьи врагов народа. Вот и стали они названивать своему начальству, узнавать, что делать-то им надлежит. Но маленькое начальство ответственность на себя брать не хотело, а большое еще не проснулось. И будить его было не велено. Так и стояли они, растерянные. Мама стонала, Валера задыхался от крика. А они стояли. Даже пуповину та же домработница перерезала. Врачи и на это не решились. Наконец, все же объявился какой-то руководитель среднего звена.
– Женщину, – говорит, – в больницу везите. Только не в обычную, а сразу в тюремную. Все равно скоро там окажется. – А ребенка? – А что, он еще жив? – Жив. – Ну, не знаю … Отвезите в дом малютки … – А если не примут? – Не примут – придушите. Что вы мне голову морочите? Маму к тому времени везти уже никуда не надо было. Умерла она от кровопотери и болевого шока. А Валера так и оказался в доме малютки. Откуда и начались его многолетние скитания по детским домам и интернатам. Историю своего рождения он узнал спустя пятьдесят лет, когда это стало хоть как-то возможным. Тогда же нашел и одряхлевшую домработницу. А еще узнал, что папу его застрелили примерно в тот самый момент, когда умерла и мама. Так вместе они куда-то и отправились. Он нашел в архивах их фотографии. Красивые очень они были.
Примерно в пятнадцатилетнем возрасте, уже в ремесленном училище в Иркутске, Валера впервые увидел пианино. Нет, до этого он его тоже, конечно, видел, но в кино. А тут в актовом зале стояло самое настоящее пианино! Черное, большое. Валерка огляделся по сторонам, убедился, что поблизости никого нет и открыл крышку. Он помнил, как артист Бернес пел про Костю-моряка. Начал одной рукой перебирать клавиши. И вдруг заметил, что пальцы его как бы сами по себе наигрывают знакомую мелодию. Он дотронулся до клавиатуры и левой рукой. Сначала робко, неуверенно … Потом все смелее, смелее. И вот уже встают биндюжники, приветствуя удачливого рыбака, кокетничает с ним рыбачка-Соня и скрипят башмаки бывалых одесских грузчиков …
Он попробовал наиграть « Смуглянку », « Катюшу ». Все получалось. Валерка не понимал, как это может быть. Ведь он подошел к инструменту первый раз в жизни. Еще раз убедившись, что его никто не видит, а, главное, не слышит, он заиграл мелодию из « Серенады солнечной долины ». Но почти сразу испугался и остановился. Теперь у него была своя тайна. При малейшей возможности он пробирался в актовый зал, садился за инструмент и играл, играл … Собственно говоря, тайны было две. Еще Валерка очень любил читать. Но ребятам в ремесленном это не нравилось, и ему приходилось прятаться.
www. russiantown. com
Несколько месяцев назад в интервью Лене Синявской я суеверно отказался отвечать на вопрос, над чем сейчас работаю. Хотя уже тогда корпел над крупной детективной формой.( Вот не позволяет врожденная скромность впечатать слова « роман », « произведение »…). Но сейчас, когда вещь уже закончена, говорить о ней, я думаю, можно. К сожалению, я пока не знаю, когда и в каком виде « Полина » выйдет на русском языке. Об этом сейчас договариваются совсем другие люди, а я как бы и ни при чем. Но показать фрагменты я имею право не только на русском, но даже на хинди или пушту. Что с удовольствием и делаю. Да и застолбить свое авторское право несколькими публикациями не помешает.
ВИКТОР
ГОРОШИН
Книги он брал в маленькой районной библиотеке. Там работала старенькая сухонькая женщина, которая рассказывала Валере, что она – эсерка. Он не знал, что такое эсерка, думал, что это что-то, связанное с СССР. Ему было интересно, почему за это давали пятнадцать лет лагерей, а потом заставляли жить в Иркутске. Но спрашивать было неудобно.
Надежда Сергеевна подбирала ему книжки. Особенно напирала на всякие приключения, случившиеся в далеком прошлом. Говорила, что это читать безопаснее. Но Валера очень любил и всякие рассказы, где люди живут семьями, вместе гуляют, пьют чай, рассказывают друг другу о своих делах. А еще ему очень нравилась история про мальчика, который был от рождения слепой, но прекрасно играл на пианино и стал знаменитым музыкантом.
– А ты сам-то кем хочешь стать, когда вырастешь? – однажды спросила его Надежда Сергеевна.
– Я буду рабочим или колхозником, – уверенно ответил Валера.
Надежда Сергеевна затянулась своей неизменной папиросой, очень грустно на него посмотрела, а потом отвела глаза в сторону и тихо сказала: – Ну, и правильно … Когда ему исполнилось восемнадцать, его забрали в армию. Служить отправили на флот, и он четыре года проплавал на крейсере « Жданов ». Всем было очень тяжело. Но ему – вдвойне. Потому что после нарядов, авралов и учений, когда вся команда уходила на отдых, он шел в кубрик старшины второй статьи Клименко и играл ему на аккордеоне. Была такая слабость у старшины Клименко: любил он, чтобы ему играли на аккордеоне, когда он напивается. Так и сидели друг перед дружкой: Валерка с музыкальным инструментом и старшина со стаканом. И продолжалось это из месяца в месяц. Если Клименко что-то не нравилось, ну, или просто настроение было плохое, письмо там из дома нехорошее получил, еще что-нибудь случилось, то он мог Валерке и в морду дать. А что с ними церемониться, с вражескими отпрысками? Но, честно скажем, нечасто это случалось. Обычно он даже со слезами слушал Валеркину игру. А иногда, бывало, и признавался:
– Хороший ты парень, Портнов. Играешь так … душевно … Но двух вещей я тебе простить не могу. Во-первых, ты – сын врага трудового народа! Да это, как бы, ладно. Товарищ Сталин говорил, что у нас дети за родителей не отвечают. Но ведь ты же еще и жиденыш!
На флоте его застал и доклад, разоблачающий культ личности вчерашнего всенародного кумира. Пошла волна реабилитаций. В том числе, и посмертных. Теперь старшина Клименко не мог простить Валерке только одной вещи.
За два месяца до Валериной демобилизации старшину Клименко нашли зарезанным у себя в кубрике. Назначили следствие. Корабельный особист, проводящий дознание, вызвал к себе и матроса Портнова.
– Говорят, вы проводили со старшиной много времени, – уверял дознаватель. – Да, товарищ капитан. Он часто вызывал меня к себе. – И о чем вы разговаривали? – О службе разговаривали. Старшина убеждал меня, что из детей врагов народа иногда тоже могут получиться достойные советские люди. – И вы ему верили? – усмехнулся капитан. – Хотелось верить … – Он когда-нибудь говорил, что у него есть враги, недоброжелатели?
– Нет, этого я от него не слышал. – Может быть с кем-то ссорился, конфликтовал? – Может быть и ссорился, мне об этом ничего не известно. Я не был его другом. Просто подчиненный, которого он был обязан перевоспитать. – Вы когда-нибудь видели его пьяным? – Никогда. У нас были чисто уставные взаимоотношения. – А где вы были в тот момент когда его убили? – внезапно спросил капитан. Валера замялся лишь на долю секунды. – Я не знаю точно, когда его убили. – Вчера. Между девятью и половиной десятого вечера. – Я дежурил на верхней палубе. – Никуда не отлучались? – Товарищ капитан, я нес боевое дежурство на верхней палубе. Дознаватель внимательно посмотрел на Валеру. – А все-таки, как вы лично относились к старшине Клименко? – Я уже говорил: как к старшему товарищу и боевому командиру. – А он к вам? – Думаю, соответственно. – Он никогда не обижал вас? – За четыре года службы у меня не было ни одного наряда вне очереди. – Может быть – бил? – Никогда. Капитан заглянул в свои бумаги. – А вот матрос Сидоренко утверждает, что … – особист, наконец, нашел нужный листок, – « однажды, после разговора со старшиной Клименко, матрос Портнов вернулся в кубрик с синяком во всю щеку …». Как вы это объясните?
– Я не помню такого случая, товарищ капитан. Он не пишет, когда это случилось? – Здесь я задаю вопросы! – взорвался дознаватель. – Я не помню такого случая, – повторил Валера. Капитан не верил ни одному его слову. Но алиби у матроса было железное. Он действительно дежурил на верхней палубе. И никто не видел, чтобы он ее покидал. Хотя он, конечно, это сделал. Но для всех этих идиотов уйти с верхней палубы во время несения боевого дежурства – невозможно. Наказание за такой проступок последовало бы неотвратимое и очень жестокое даже по нынешним либеральным временам. А проверка могла нагрянуть в любую секунду. Он еще раз внимательно посмотрел на Портнова. Потом вдруг резко схватил Валерку за тельняшку, рывком притянул к себе и зашептал ему прямо в ухо:
– Я знаю, что это ты убил старшину, мразь. Не уверен, что сумею это доказать, но точно знаю, что ты убил. Еще недавно я бы из тебя, жида, правду на крюке выколотил. Как папашу твоего гребаного прострелил бы. Я же все, сука, знаю. И как ты гармошкой своей его развлекал, и как лупил он тебя почем зря … « Уставные взаимоотношения …». Будешь писать признание, тварь?!! – Мне не в чем признаваться, товарищ капитан. – Пошел вон отсюда! Следствие тянулось около двух месяцев. Найти виновного капитану так и не удалось. Дело в конце концов закрыли за недоказанностью. А Валера все удивлялся, как во время того первого допроса особист умудрился не заметить свежей царапины на тыльной стороне его ладони.
Демобилизовался матрос Портнов весной тысяча девятьсот пятьдесят девятого года. И попал в сказку. После затхлых сибирских городков, в которых прошло его детство, четырех лет, проведенных на корабле, новая жизнь буквально ошеломила его. Неоновые вывески, светящиеся витрины, высотные дома … Он даже не представлял, что такое может быть. По улицам ходили веселые, нарядные люди, некоторые даже в обнимку. На площадях играли музыканты, поэты
⇒на стр. 20 читали стихи.
3( 175) март 2018 19