интерпретировать культуру с помощью антиномий
(противоречий) человеческого существования, которые
в конце концов находят выражение в виде творческих
импульсов и культурных тенденций.
Здесь
кроется
несколько
интересных
черт
аналитического подхода Ницше.
Во-первых, он не отражает классическую историческую
картину, но выстраивает своего рода генеалогию, которую
не интересует история возникновения феномена культуры,
но которая способна, в свою очередь, отразить актуальные
культурные факты. Именно этот принцип позже взял на
заметку обаяшка Фуко 1 .
1
Генеалогический метод Фуко как раз выстроен на
ницшеанской генеалогии. К тому же эта интерпретация
отлично вписывается в постструктуралистскую теорию
и предохраняет от обвинений Ницше в неверном
понимании эллинской культуры, которые «Рождению
трагедии» только ленивый не вменил.
Во-вторых, в тексте «Рождения трагедии» мы скорее
найдём апелляцию к культурным течениям в различных
сферах, чем к созидательным импульсам отдельных
индивидов. Ницше рассматривает индивидуальные
творческие порывы лишь как часть тенденций и выражение
противоречия начал, тем самым, по сути, предвосхищая
концепт «смерти субъекта», идею деантропологизации в
постструктурализме.
В-третьих, ницшеанский анализ греческой трагедии
в основном нацелен на исследование античных мифов и
образов, чтобы затем дать им грамотную характеристику.
К этому наиинтереснейшему моменту мы как раз сейчас и
подойдём.
ДИОНИС
Сразу немного экзистенциальной риторики: образ
бога виноделия напрямую связан с тем ужасом, который
испытывает человек сталкиваясь с абсурдом жизни,
страданиями, хаосом. Если следовать за афористичным
слогом Ницше, то можно представить природный, бьющий
ключом хтонический источник, который являет в себе
Дионис. Он первичен по отношению к аполлоническому.
Несмолкаемое журчание этого ключа нашептывает
человеку о его природе: о его смертности, ничтожности 2 .
Здесь, кстати, бросается в глаза очевидное сходство
с концептом шопенгауэровской воли. Шопенгауэр оказал
на Ницше сильное влияние. Однако это не помешало
последнему в более позднем творчестве критиковать
пессимизм своего «воспитателя» в угоду своей этической
идеи о любви к року (amor fati), умению принимать жизнь
во всей полноте радостей и страданий.
2
Вместе с этим существует и другая грань: дионисийское
начало, помимо экзистенциального трепета перед
титаническими силами природы, выражает чрезмерность
во всех человеческих инстинктах, аффектах. Ключевым
словом также будет «опьянение». Оговоримся, ведь
оно приобретает здесь дополнительное значение. Хотя
винные оргии и играли определенную роль в жизни
почитателей Диониса, опьянение не обязательно связано
с наркотическими напитками. В первую очередь оно
обозначает эмоциональное слияние со стихийными
началами: экстаз, наивысшую степень чувственности,
страсть и экспрессию, льющуюся через край. Всё это
находит выражение под опьяняющими чарами Диониса,
когда тускнеют границы между людьми, а «природа
празднует воссоединение с блудным сыном».
Как не трудно догадаться, музыку Ницше крепко
связывает с примордиальной и экстатической стороной
жизни, так как аудиальное восприятие, как правило,
сопряжено с сильными эмоциями и экспрессией. В
аттической трагедии как раз хор и ритмичный дифирамб
отражают сопричастность к Дионису.
Двигаемся дальше. На мрачной, но преисполненной
силой дионисийской почве можно увидеть весь
Олимпийский пантеон и образ Аполлона.
6
АПОЛЛОН
Если образ Диониса доступен по аналогии с
опьянением, в случае с Аполлоном уместна другая
аналогия — сон. Аполлоническое начало, подобно
покрывалу Майи в философии индуизма, пытается
скрыть от человека абсурдность и страдания жизни.
Оно выражает такие оптимистические тенденции, как
вера во всепреодолевающий разум и прогресс. Аполлон
постулирует недоверие к чрезмерности и хаотичности,
а потому в мире находят своё место такие ценности, как
«порядок и мера во всём», аскетизм.
В
аполлоническом
искусстве
непластической
дионисийской музыке противопоставляются пластические
и визуальные течения, такие как скульптура и живопись
(всё связанное с письменным визуальным текстом также
можно сюда включить). Основная задача аполлонического
художника — создание стойких визуальных образов,
которые можно считать и разумно упорядочить. В
греческой трагедии этот аспект можно увидеть в движениях
и пластике актёров.
Итак, соблюдение меры, упорядоченность, аскеза (отказ
от жизненной энергии в её чрезмерности, если выражаться
дионисийским языком) и потакание иллюзиям оптимизма
— вот суть аналогии со сном, которую предлагает Ницше.
СИЛЕН
Естественно, покрывало иллюзий, в которое пытается
зарыться человек, не может до конца скрыть от него
бессмыслицу жизни. Дионисийский смех всё равно
слышится в иллюзорном аполлоническом мире. Это
отлично иллюстрирует миф о царе Мидасе и Силене,
лесном боге из окружения Диониса.
«Ходит стародавнее предание, что царь Мидас долгое
время гонялся по лесам за мудрым Силеном, спутником
Диониса, и не мог изловить его. Когда тот наконец попал
к нему в руки, царь спросил, что для человека наилучшее и
наипредпочтительнейшее. Упорно и недвижно молчал демон;
наконец, принуждаемый царём, он с раскатистым хохотом
разразился такими словами: “Злополучный однодневный
род, дети случая и нужды, зачем вынуждаешь ты меня
сказать тебе то, чего полезнее было бы тебе не слышать?
Наилучшее для тебя вполне недостижимо: не родиться, не
быть вовсе, быть ничем. А второе по достоинству для тебя
— скоро умереть”».
Этот излюбленный антинаталистами фрагмент, где
внезапно открывается страшная дионисийская истина,
подводит нас вплотную к теме взаимодействия начал. Суть
в том, что как раз из-за неизолированности друг от друга
аполлонического и дионисийского миров и становится
возможным движение культуры.
«Рождение» культуры
Здесь Ницше снова предлагает аналогию: отношения
между началами напоминают отношения между мужчиной и
женщиной. Принимая в расчет ницшеанское представление
о том, как строятся отношениях между полами, можно
сделать вывод, что мы имеем дело далеко не с гармоничной
сопричастностью, нет. Скорее, с неоднозначным
антагонизмом, который тем не менее является
плодотворным. Взаимная необходимость Аполлона
и Диониса во взаимопобуждении, взаимовторжении,
взаимоподавлении,
взаимопримирении
и
прочих
всевозможных «ВЗАИМО-» является фундаментальной
силой, порождающей феномены искусства и культуры.
Любой созидательный импульс человека носит след
непрекращающейся борьбы двух начал. Если верить в
подобную двойственность творческих сил, на первый
взгляд даже самая светлая тенденция, гордо тянущая
свои вершины к аполлоническому небу, вынужденно
зарывает свои корни в дионисийскую почву трагичных
экзистенциальных переживаний. Туда, откуда проросла.
Мы коснулись того, что культурные феномены
рождаются не как проявление баланса начал, а как
выражение их антагонизма. Чаще всего в конкретной
тенденции какая-то из сторон всё-таки будет брать верх,
присутствовать в большей степени. Так, мы называем
рационалистические и аскетические стремления по
преимуществу аполлоническими, потому как в них желание