АПОКРИФ-92: 07.2015 (D5.1 e.n.)
сработанные искусным мастером. Грудь украсили три коралловые нити — чёрная,
белая и нежно-розовая, — а на голову мою ты водрузил венок из свежих ветвей мо-
гучего дуба. Ты сам собирал их и сам плёл для меня этот венок, тихо, по-домашнему
напевая какой-то незатейливый мотивчик, иногда посмеиваясь, иногда вздыхая.
Когда все приготовления остались позади, ты подошёл ко мне, взял за руки и
долго и пристально рассматривал мои глаза. Затем, будто решившись, крепко сжал
мои пальцы, повёл рогатой головой из стороны в сторону, звучно втягивая воздух, и
молвил: они идут, встречай; сегодня ты остаёшься один, а я ухожу, потому что ни
мне, ни кому бы то ни было ещё здесь — не место. Этот праздник только твой и тво-
их единоутробных сестёр, которые пожалуют сюда с минуты на минуту. С большин-
ством из них ты не встречался с самого рождения, да и других успел почти забыть с
малолетства, и вам есть что обсудить, ну, и — лукаво подмигнул — чем потом за-
няться. Будь с ними ласков и гостеприимен — они волнуются много больше твоего,
— но помни о своём старшинстве и не затягивай за разговорами с тем, ради чего
устраивался весь этот праздник. И помни — ни мне, ни иному богу или человеку нет
дела до истинно твоих дел.
Храни молчание. Мы ещё увидимся, удачи тебе, адепт.
И он исчез, исчезла и его весёлая свита; а с юго-восточного края поляны, неуве-
ренно оглядываясь, ещё не видя меня, но, уже ощущая мою близость притяжением
крови, приближались мои родные сёстры. Я ещё подумал: если они — самая близкая
родня — так красивы, то красив ли, будучи единственным среди нас мужчиной, я?
Сначала они заметили шатёр, замерли восхищённо, и, будто вспомнив нечто
давно забытое, но чрезвычайно близкое, как будто ожили, и тотчас заметили меня.
Радость осветила их лица, некоторые засмеялись, хотели побежать ко мне, но я
сдержался и не сделал навстречу им ни шагу — время придёт, — а лишь жестом гос-
теприимного хозяина молча указал им на вход в шатёр. Когда мои родные вошли в
него, я последовал за ними и опустил за собой п олог. И до сих пор этот полог лежит
на моих устах — да, я предал своего высочайшего брата, но я по-прежнему чту и
помню его наставления.
Вот и ты притих, мой беспокойный феникс, моё маленькое пернатое солнышко.
Скромно и незаметно возродился — я даже упустил момент, когда — и светишься
задумчиво ровным золотистым угольком. Ты безупречно освоил почти все фокусы
своего кумира, но ты не понял главной его шутки — да, моя птичка, боги тоже шутят,
разве не знал?
Ты был хорошим собеседником — всё время слушал, — и я с тобой поделюсь, я
скажу тебе, в чём его секрет.
Чтобы воскресать, совсем не обязательно умирать перед этим. Достаточно
лишь...
О, ты понял, ну, тогда прощай, тёплая птица, ты знаешь, куда лететь.
Ах, стальная луна — сильная, беспокойная баба, перезрелое дитя бессонной
юности — я ещё чую твоё присутствие; этот твой кинематограф поистине неисчерпа-
ем! Но все эти фантазмы уже не вдохновляют; наверное, они ещё могут озадачить
кого-то из числа малых — любознательных наивных недорослей, ищущих, но до сих
пор не нашедших. Ступай к ним, они нуждаются в тебе, их сердца перегреты долгим
209