Магия
ческое Я («Я могу управлять этими сущностями, я могу») моментально ослабевает, а
затем впадает в полное изнеможение, обессиленное натиском вечности. Бежать прочь.
Скрыться. Попытка сбежать привела только к полному истощению. Про себя я клял
своё невежество. Вдруг мир становится угрожающим. Цвета становятся слишком ярки-
ми, и я более не могу им верить. Окна, всегда бывшие столь обворожительными, те-
перь становятся крайне подозрительными. Ты (Я) не можешь поверить, что проникает
через окна. Мы можем смотреть через них, но и другие могут смотреть на нас. Я нажи-
маю рукой на стекло. Какие секреты скрывает этот кусочек материи? Я бы хотел уподо-
биться стеклу, но я боюсь.
Сон не приносит передышки. Веки закрывались сами собой даже ещё до того, как
я заснул. Я почувствовал, как падаю, проваливаюсь во что-то... не знаю, во что. Всё ука-
зывало на то, что маг оплошал. Это — слишком большое. Я не могу изгнать Это, и даже
если б мог, у меня возникло сильное чувство, что я не имею на это права. Я открыл эту
дверь и невольно прошёл сквозь неё, — всё равно что осознанно шагать в море и
неожиданно обнаружить, что тонешь. Пульс Ктулху эхом разносится вокруг меня.
Ктулху видит меня во сне: ранее я не подозревал об этом, но теперь резко это осознал,
и, чёрт возьми, я не хотел, чтобы это было правдой. Я хочу провалиться в забытьё. Я не
хочу знать всего этого. Я обнаружил, что занимаюсь рутинными вещами. Проверяю ро-
зетки, обрезаю опасные ветки на деревьях и тому подобное.
Я считал себя восходящей звездой, теперь же я низвергнут до четырёх стен своей
комнаты. Но даже они не удержат эти чувства. Медленно какой-то самосохраняющий
механизм пришёл в движение. Безумие — это не свободный выбор. Я не могу оста-
ваться в таком состоянии вечно, подобный случай не описан ни в одной книге о магии.
Я начал жить по графику: спал, ел регулярно (в более или менее одинаковое время),
ходил на прогулки. Общался с людьми — вот так. У меня возникло ощущение, будто
око выныривает из бездн времени и памяти, и я обнаружил, что могу видеть это око
(«Я») постоянно.
Окружающая среда перестала представлять опасность. Ритуалы самозащиты
(бывшие моей навязчивой идеей) сошли на нет, — и, в конце концов, что мне было за-
щищать? Сны стали другими. Это было так, как будто я прошёл через какую-то мем-
брану. Возможно, я всё-таки уподобился стеклу. Мысли о Ктулху, таящиеся в темноте,
более не кажутся такими ужасными. Наконец я обнаружил, что могу передвигаться с
помощью пульса сновидений. Чем было то око, если не моим собственным Я, отра-
жённым через страх и самоидентификацию? Я более не преследуем странными Угла-
ми. Всё сопротивление ушло, и я обнаружил силу в себе, — именно там, где она долж-
на быть.
Конечно, эта тема знакома всем и каждому, — путешествие-инициация во тьму и
обратно. Знакома, потому что тысяча и одна книга упоминает о ней, анализирует её и
иногда предлагает некоторые указания. Это снова приводит нас к вопросу, почему я
выбрал Ктулху, — или, скорее, почему мы выбрали друг друга. У Лавкрафта есть что-то
романтическое. Такая же романтика, которая заставляет людей заинтересоваться ма-
гией после прочтения Дэнниса Уитли. Лайонел Снелл однажды написал: «Когда оккуль-
тизм отделился от наихудших крайностей Дэнниса Уитли, он отделил себя для наихуд-
ших крайностей Дэнниса Уитли, оставаясь там же, где и был». В магии Лавкрафта есть
что-то заводящее, увлекательное, ужасное и романтическое одновременно. Контра-
164