131
Апокриф-117: июль 2017( D5.3 e. n.)
рейти ». Это явно не его лозунг. Это пословица страдающих, скучных, с чрезмерным, обременительным даже, чувством ответственности основательных людей, с тяжёлой судьбой и мёртвым взглядом, воспринимающих жизнь как нечто мучительнообязательное. Помимо абстрактных аналогий потока сознания, инициалы Ш. Б. рождают вполне определённые ассоциации.
Три Поэта Колобка. Хлебников
Колобок же— однозначно Герой, а не Поэт. При этом в нём, несомненно, сосредоточено множество поэтических влияний. Во-первых, Велимир Хлебников. Хлебный мякиш русской души, а в ней весь мир. Хлебников— поэтический Хайдеггер.
Какой там Гедерлинк!
ков.
Если подарить Колобку поэтическое имя, то именно это— Велимир Хлебни-
Плюс хлебниковское мудрёное словоблудие— словоблудие— словобытие. Словообразование— могучее и хитрое, дабы насмерть выучить тех, кто живёт одномерностью смыслов. Гений его богатырский и блаженный. Колобок величаво бездушен, хвастливо дразнит хищников, прямо перед похотью раскрытой пасти. Для них он неПАСТИжим. Это скоморошничанье, игры со смертью, вглядывание в бездну, это поэзия. Колобок— отрубленная голова Велимира Хлебникова. Всему Голова.
Три Поэта Колобка. Бодлер
Шалтай-Болтай— персонификация Шарля Бодлера. А « Цветы зла » в Стране Чудес— это королевские розы, которые подобострастные садовники перекрашивают, повинуясь прихотям Королевы. Хищные васильки готического рабства.
Теперь « Цветы Зла » звучит пошловато. Зло— свойства Демиурга, либо человека, длящего демиургическую явь.
« Цветы зла »— это декаданс. А декаданс— это предчувствие ада. А над ним детская надежда на то, что ада нет.
Быть может, опиумно-воздушная мятежная душа Шарля Бодлера, вся его гениальность, сосредоточилась в детском стишке про Шалтая-Болтая, в конце которого Бодлер( он же Шалтай-Болтай) падает не только как бунтовщик, но и как подлинный Проклятый Поэт. Падает, разбивается насмерть. Шалтай-Болтай падает для смеху. Бодлер не смешит. Он пугает. Так же как и смех пугает Бодлера. Он— последовательный эстет, а не Клоун. И смерть всегда готова поддержать его в падении. Критиковать гения— занятие неблагодарное. И здесь я не буду уподобляться Сартру, написавшему о Бодлере нечто в высшей степени отвратительное. Сартр выступает как моралист и метафизический предатель.
131