13
исключительно в контексте мировой истории. Причём последняя понимается в
гегельяно-марксистском ключе как определённая диалектическая схема.
«Уникальное» – в экзистенциалистском смысле – отдельное и индивидуальное бытие
человека, называемое нередко «конкретным», с диалектической позиции Кожева, на
самом деле есть лишь «абстракция», частный момент, включённый в историческую
тотальность и только через неё понимаемый.
Кожев не говорит об отдельном человеке. Он рассматривает только
типические «фигуры», или «позиции», определяющие познавательно практическое
отношение человека к миру и возникающие на определённом историческом этапе.
Совокупность этих «позиций» (отдельный) человек реализует в своем индивидуальном
развитии, и вместе они образуют общую схему общечеловеческого исторического
процесса. Поэтому, с точки зрения Кожева, если и можно говорить о некоем
«месте», занимаемом в мире человеком, то это, прежде всего, место во времени, в
истории, то есть принадлежность той или иной эпохе. Кроме того, Кожев по
картезиански относит пространственные характеристики исключительно к
природному миру, радикально противопоставляя вечную, неизменную и
самотождественную природу временному, историчному и диалектичному бытию
человека. Помимо этого, критикуя античное понимание человека (на которое
ориентировался Хайдеггер), Кожев сравнивает представление о предзаданном
«месте» человека в пространстве с положением животного: «Точно так же, как и
жизнь животного, его наличное бытие абсолютно определено естественным местом
(топосом), от века назначенным ему внутри наличного неизменного Космоса» [1, с.
665]. Тем не менее, несмотря на эти различия, и Хайдеггер, и Кожев признают
конечность, или «смертность» фундаментальной характеристикой человеческого
бытия. Конечность, по Кожеву, есть проявление временной сущности бытия человека
в реальном мире. В свою очередь, время, на «метафизическом уровне» являясь
противоположностью
пространства
(то
есть
«Бытия»),
манифестирует
онтологическую категорию отрицания – негации, или «Ничто». Соответственно вся
деятельность человека, более того, вся его жизнь, заканчивающаяся смертью, есть
манифестация, или «проявление» небытия (Ничто) в мире.
Кожев находит все эти идеи уже у Гегеля, но очевидно, что подобная
интерпретация гегелевской философии испытала значительное влияние мысли
Хайдеггера. Например, замечание Кожева о том, что «Человек – это Nicht-sein, Не-
бытие, Ничто» [1, с. 535] прямо отсылает к хайдеггеровским пассажам о
«выдвинутости нашего бытия в Ничто» [5, с. 40]. Оба мыслителя под словом «Ничто»
понимают, прежде всего, идею непредзаданности, «открытости» человеческого
бытия, преодолевающего любые наличные границы. Иначе говоря, речь идёт о
категории возможности, которую в апофатическом ключе можно трактовать как
«ничто сущего», то есть как саму способность выходить за рамки всех возможных
определений и детерминант. Однако за таким акционистско-проективным
пониманием категории Ничто (а именно: возможность – это, прежде всего,
возможность действия, подразумевающего проект), скрывается совсем другое
понимание человека, которое можно охарактеризовать как антигуманистическое.
Ведь если и не Хайдеггер, то Кожев прямо заявляет о том, что «человек – это Ничто»,
причём не всегда в контексте неограниченных и неопределимых потенций
человеческого бытия. Так, рассуждая об исторической «пользе» революционного
террора, Кожев отмечает, что «благодаря Террору-Ужасу Человек догадывается о