12
объектах, но это взаимодействие между ними и человеком не является
противопоставлением, скорее «сращиванием». Не разделяя такой «поэтический»
взгляд, Кожев рассматривает взаимоотношение человека и природы сугубо
диалектически. Если природа – это «тезис», то человек – её отрицание,
противоположность, или «антитезис». Соответственно в «синтез» их объединяет только
диалектическая необходимость. Человек, в первую очередь, отрицает, преобразует
природу, то есть делает из неё что-то искусственное, что и является собственно
человеческим. Иными словами, природа, по Кожеву, – это материал, который
человек должен обработать. В таком случае, конечно, никакой поэтически
описываемой «сращенности» между ними быть не может. Кроме того, Хайдеггер
подходит к рассмотрению человеческого бытия хотя и не «личностно» (то есть не
через «социальную активность»), но, тем не менее, отталкиваясь от бытия отдельного
человека,
–
например,
своего
собственного:
в
его
работах
много
автобиографического
материала,
являющегося
неотъемлемой
частью
хайдеггеровской философии. В этом плане Кожева можно назвать, скорее,
марксистом, чем экзистенциалистом: трактуя человеческое бытие как «конкретное»,
включённое в целостную систему разного рода связей, он не останавливается на
«личностном», индивидуальном измерении этого бытия, предпочитая рассматривать
только
исторические
типы.
Отличие
кожевского
«человека-в-мире»
от
хайдеггеровского Dasein можно понять ещё и как противоположность «временной» и
«пространственной» интерпретаций бытия человека. Несмотря на то, что вслед за
Хайдеггером Кожев считает временность, или конечность фундаментальной
характеристикой человеческого бытия, трактовка этой временности – историчности –
у обоих мыслителей различается.
Итак, Dasein – это, помимо прочего, «пространственная» характеристика;
неслучайно этот термин переводят ещё и как «присутствие». Хайдеггер
рассматривает человека, прежде всего, как «место в бытии» [3,с. 29], и это не
абстрактное место «в-мире», не просто точка в пространстве, а вполне конкретное
положение, тесно связанное с тем культурным и природным ландшафтом, в
котором живёт (или, по крайней мере, рождается) человек. Намеренно меньшее
внимание Хайдеггер уделяет положению человека во времени, или в пространстве
истории. Для него приоритетен анализ именно «сиюминутного», здесь и сейчас
«раскрывающегося» бытия, отдельной индивидуальной жизни. Причём Хайдеггер
настаивает на том, что именно конечность индивидуального бытия, или «смертность»,
определяет историчность человека как таковую. Иными словами, на первом плане
для него стоит «история» отдельного человека, а не всемирный исторический
процесс, в котором индивидуальное растворяется во всеобщем.
В противоположность такому «пространственному» толкованию человеческого
бытия, Кожев настаивает на его «временной» интерпретации. Индивидуальное,
отдельное «место», которое занимает человек, то есть «персональный», или частный
аспект его бытия Кожева не интересует. Как и Хайдеггер, Кожев нередко называет
человека «экзистенцией», но лишь для того, чтобы в этом понятии объединить ряд
универсальных характеристик человеческого бытия. При этом какие бы то ни было
биографические – и тем более автобиографические – детали им не
рассматриваются. Единственное исключение делается им для личности Гегеля – но и
последний, опять же, рассматривается только как «историческая фигура». Кожев,
следуя
гегелевскому
историцизму,
рассматривает
человеческое
бытие