URBAN
сти, но для большинства забор – это ощущение защищённости и уюта. Ревзин видит здесь сразу два проявления национальной культуры: « Вопервых, заборы логичны в самой структуре восточного города, где нет улиц; забор превращается в лицо, в границу, на которой тебе говорят:“ Иди отсюда”. Во-вторых, в новой постсоветской ситуации забор – это проявление заботы власти о гражданах ». г л а в н а я т е м а
Откуда взялись заборы?
Россия пережила урбанизацию гораздо позже, чем Европа: в XX веке многие города выросли в 50 раз за несколько лет. Из-за этого многие российские города не имеют красной линии – главной границы в городской среде. В Париже, Амстердаме или Берлине есть закрытые дворы, которые относятся к жителю; если же взглянуть на периферийный спальный район в России, мы увидим, что улицы там нет как таковой. Здесь улица – это условность: есть лишь дороги, внутриквартальные проезды, а где-то в глубине стоят дома. Григорий Ревзин уверен, что традиционная русская интуиция города имеет восточный характер: « Если мы посмотрим на Суздаль, то не увидим улиц, а только дороги и дома. То же в Алма-Ате или Бухаре: сплошной забор, за которым – частный сад, а в глубине вилла ».
Архитектор Юлия Янковская считает, что заборы и железные двери стали реакцией на эпоху социальных потрясений: « В 80-х никто не ограничивал пространства заборами, среда была активна, открыта для людей. Ограждения появились, когда граждане почувствовали, что государство ни за что не отвечает и защищаться надо самим. Заборы – признак того, что общество пока не готово к равенству ».
Как запреты влияют на общественные пространства?
Отсутствие в российских городах общественных пространств тоже связано с культурой запретов, уверены эксперты. « На улице плюнули – не общественное пространство, а если встали с плакатом, то это общественное пространство. Уравнивание церкви и общественного здания-пространства произошло после того, как Pussy Riot устроили акцию в храме. А вот библиотеки пока не являются общественным пространством, потому что там ещё никто не нахулиганил », – считает Ревзин. Сама история пространств, которые потенциально могли бы стать публичными, в России имеет специфический характер: с градостроительной точки зрения, таковыми могли бы стать парки и большие скверы. Чтобы сделать общественным пространством улицу, как показывает московский опыт последних лет, её нужно заново выстроить с нуля. Что касается площадей, они также не являются формой общественного пространства: они служат как транспортные развязки, а создавались для военных парадов. Малые площади, торговые или ратушные, как в Европе, в Москве, например, отсутствуют.
Григорий Ревзин, архитектурный критик, публицист, искусствовед, кандидат искусствоведения
Почему в городе ничего нельзя? Потому что население считает, что так безопаснее. Я бы сказал, что государство считает примерно так же, но эта практика сильно рифмуется с практикой создания законов. И если случайно сказать, что это можно, то сразу сделают так, что станет нельзя. Культура заботы такая, для кого-то мучительная, а для большинства— приемлемая.
Юлия Янковская, профессор УралГАХА, заведующая кафедрой архитектуры, доктор архитектуры
Искусственная среда – пространство, в котором находятся люди, немыслимо без системы ограничений. Формируя среду, мы выстраиваем иерархию с точки зрения доступности и приватности. Вопрос заборной культуры гипертрофирован в отечественной практике и показывает культурную и финансовую несостоятельность нашего общества. Полностью открытая среда не может существовать: в городской среде всегда есть объекты, которые действительно должны быть изолированы от обывателей и являются пространством ограниченного доступа.
52 Человек Дела март 2018