на экране и в жизни
ЛЮБИМЫЙ МАЛОЛЕТНИЙ БОЕЦ
АМЕРИКИ
58
6( 154) июнь 2016
25
ЛЕТ
СПУСТЯ
Маколей Калкин провёл последние несколько лет в центре внимания таблоидов. Его новое лицо неизменно сопровождает его фотография в 9 лет, в его коронной роли, кричащего в то самое зеркало и божественно чистого. Для усиления контраста Daily Mail сообщила, что « знающие его люди говорят, что он невероятно далёк от Кевина Маккаллистера ». Если отбросить трагизм, представляется закономерным, что так называемое лицо моего поколения сейчас настолько искажено. Калкин остаётся подходящим символом нашего потворства своим слабостям; прославивший его фильм также можно рассматривать как показатель нашей невоспитанности, выдающийся образец той чепухи, на которой мы выросли.
Г оды не пошли на пользу не только звезде « Один дома »,
но и самому фильму. По крайней мере, так мне казалось в процессе его пересмотра спустя 25 лет. Дело в том, что при более внимательном рассмотрении становится вполне очевидно, что история о маленьком мажоре, сражающемся с люмпен-пролетариатом, является произведением правой пропаганды – либертарианской притчей, « Источником » для поколения СДВГ. Это было не случайно.
Работа над фильмом стартовала в начале 1990 года, сразу после окончания « холодной войны ». Это, должно быть, было золотое времечко для такого убежденного республиканца и эксцентричного рейгановца, как идейный вдохновитель фильма Джон Хьюз, очарование великой идеологической безопасности. Будучи известнейшим консерватором, он принадлежал к редкой породе людей в Голливуде, и большую часть карьеры ему приходилось достаточно легко. Хьюз был известен прежде всего как прагматик, как искусный угодник. Он перешёл в кинематограф из рекламы в конце 70-х годов, а к середине 80-х в совершенстве овладел кино для подростков(« Клуб « Завтрак », « Феррис Бьюллер берёт выходной »), из-за чего журнал Time окрестил его « пребывающим в странной гармонии с обморочным нарциссизмом отрочества ». В начале 90-х он оказался таким же знатоком нарциссизма детей – нарциссизма более чистого.
Подростковые фильмы Хьюза отмечены лишь едва заметными следами его политических взглядов, как заметил Майкл Вайс в State несколько лет назад: одержимость классовыми различиями, предпочтение нуворишам, а также привычное прославление индивида. Он был достаточно осторожен, чтобы не раскрывать свои истинные взгляды на вещи так, как это могло бы оттолкнуть зрителей. Порой эта самоцензура происходила в монтажной комнате, как это случилось с речью, вырезанной Хьюзом из « Ферриса Бьюлера »(« Будь осторожен, когда имеешь дело со старыми хиппи; они бывают безумно ранимыми »). Настолько явное выражение его стереотипов было бы неуместно: консерватизм не приходит к подросткам сам по себе.
Дети в этом отношении подходят больше – они, как правило, довольно реакционны. Они обычно презирают регулирование, забавляются фантазиями о самодостаточности, боятся неизвестного, увлекаются оружием, крепко держатся за свои предрассудки и больше всего не любят, когда их торт делят поровну. Либертарианские наклонности Хьюза особенно хорошо подходили детям 90-х, воспитанным по двойной схеме недосмотра и умиротворения. Это вопрос статистики: дети того времени сидели одни дома подолгу, проводили четверть времени своего бодрствования за просмотром телевизора и в результате стали самым наглым поколением маленьких потребителей в документированной истории – гиперактивными, непослушными и разбирающимися в продукции. Неудивительно, что Хьюз счёл нужным создать свою самую заидеологизированную работу с расчётом на эту аудиторию.
Близкий друг Хьюза, редактор National Lampoon П. Дж. О’ Рурк, заявил об « Один дома » в интервью 2010 года, после кончины Хьюза, следующее: «[ Консерватизм в этих фильмах ] для тех, кому хочется его увидеть. Главное в « Один дома » – это, собственно, самодостаточность, свобода и ответственность ». Смотря фильм с учётом намёка О’ Рурка, определить очертания притчи несложно.
Фильм начинается с восстания против чрезмерного регулирования. Сытый по горло дразнилками других детей в семье и нотациями матери, Кевин, самый младший в клане, затевает ссору перед носом у родственников. Будучи отправлен на чердак семейного особняка, он молит-
« ОДИН ДОМА »
ся о том, чтобы они внезапно исчезли. И они исчезают, улетая в Париж. К тому моменту, когда они в середине полёта осознают свою ошибку, младшенький уже ищет в доме возможности позабавиться как можно лучше. Мы видим, как Кевин прыгает на родительской кровати, бросает попкорн себе в рот, смотрит жестокие фильмы, стреляет из пневматического ружья брата, съезжает по перилам лестницы – делает всё то, что запретили бы разумные родители. В начале фильма Кевин беспомощен, он зависим от социального обеспечения, но устранение государства-няньки даёт возможность его творческим способностям расцвести в полную силу.
Затем приходит чувство ответственности. После первоначальных крайностей Кевин принимает решение жить как ответственный домовладелец. Он занимается стиркой, он делает покупки – но, в отличие от взрослых в фильме, он развлекается. Его имитация взрослой жизни по всем признакам лучше, чем настоящая взрослая жизнь. Он занимается делами матери с холостяцким чувством независимости. Но эта независимость хрупка. Ему, в конце концов, всего восемь, и взрослые вмешиваются при каждом удобном случае. Полицейский пытается арестовать его за случайную кражу; излишне любопытный кассир расспрашивает его о жизни дома. Кевин ускользает от всех этих людей. С начальной сцены и до самых титров он обводит вокруг пальца всех взрослых, которые ему противостоят. Это был популизм для детей.
История подчёркивает добродетель и превосходство своего героя при любой возможности, тем самым оправдывая невероятное самодовольство. Он единственный обаятельный персонаж в фильме, самый умный, свободный и, что особенно важно, чистый. В одной знаменитой сцене показывается, как он соблюдает продуманному до мелочей режим ухода за собой, кульминацией которого является сожжение лосьона после бритья; у воров же есть целый фургон дорогих товаров, но не находится времени смыть грязь с ногтей. Интересно сравнить сцену с лосьоном после бритья с самой знаменитой сценой из следующего фильма Хьюза, « Кудряшка Сью »( 1991 год), почти идеальным перевёртышем: Сью, уличного ребёнка, в рамках более обширного процесса окультуривания моет с мылом и шампунем приёмная мать. Хьюз был мастером очевидного оформления: в некоторых из его ранних подростковых фильмов камера в буквальном смысле переходит через железнодорожное полотно. Классовая принадлежность его персонажей часто отражается в их гигиене. Персонажи из низших слоёв среднего класса в « Один дома », вроде дяди Фрэнка, выглядят немного растрёпанными и носят пыльные свитера. Бедные – откровенно грязные.
По словам Вайса, Хьюз питал слабость к « рейгановской аристократии ». Возможно, именно по этой причине главный герой « Один дома » из среды нуворишей. Мы узнаём это в особенно натянутой сцене. Сидя в первом классе, на пути в Париж, отец Кевина вспоминает, что в детстве на каникулах он только ездил на семейном « додже » в гости к дедушке в какую-то захолустную деревушку. Дядя Фрэнк сидит перед ними, рядом далее, вместе с женой, жалуется и тырит солонки. Их общая компания сидит в туристическом классе. Дорогу им оплачивает папа Кевина.
Сиквел аналогичным образом познакомит нас с безумно щедрым владельцем крупного нью-йоркского магазина игрушек. В этом мире филантропия приходит на смену социальному обеспечению. Благородные представители бедноты, дворник в « Один дома » и дама с голубями в сиквеле, довольны тем немногим, что имеют, и живут религией и классической музыкой соответственно. Воры промышляют воровством, потому что они аморальные дуралеи. Общество, изображённое в « Один дома », переживает нечто противоположное классовой борьбе: все получают то, что заслуживают.
Либертарианские взгляды доводятся до логичной крайности, когда Мокрые Бандиты приходят со своей классовой завистью к пригородному особняку Маккаллистеров. Кевин целится из ружья: « Это мой дом, и я буду его защищать ». У воров в руках ломы, грубое оружие. Кевин поставил целый ряд удивительно точных ловушек, явно предназначенных в большей степени для причинения боли ворам и их унижения, чем для вывода их из строя. В списке ловушек: засада с пневматическим ружьём; покрытые льдом ступеньки; обжигающе горячая дверная ручка; клеймление ладони одного из воров фамильной буквой « М »; дёготь и перья; технический клей, четырёхдюймовый гвоздь и рождественские украшения на голые ноги; паяльная лампа на голову; утюг в лицо; а также труба в лицо, из которой выходит золотой зуб. Спасаясь от двух безумцев, Кевин делает кое-что невероятно странное с учётом времени его деяния – звонит в полицию. Во всех этих кульбитах не было нужды. Это хрестоматийный пример садизма или, как это в прошлом описывали ультраправые движения, « творческое насилие ради самого насилия ».
К счастью, « Мокрые Бандиты » из тех злодеев, из которых можно сделать котлету, не вызвав особого беспокойства. Они – люди второго сорта: их едва ли можно представить себе за выполнением основных задач homo sapiens – воспитанием детей, охотой или собирательством. Их показатели IQ в сумме примерно равны IQ Кевина. Они родом из Трёх штатов, с некоторыми признаками принадлежности к этническим меньшинствам – евреям и итальянцам; Кевин же принадлежит к элите Среднего Запада, позолоченный фарфор. Гарри и Марв посреди фильма гонятся за Кевином на своём фургоне, но прекращают погоню, когда он забегает в церковь(« Я туда не пойду ». – « Я тоже »).
За исключением одного рецензента в Entertainment Weekly(« садистский фестиваль издевательств над взрослыми!»), критиков того времени, судя по всему, не слишком волновала эта ненужная жестокость. Многие называли её « мультяшной ». Прилагательное « мультяшный » в данном контексте подразумевает отсутствие кровопролития, нереалистичность, долю юмора – ничего страшнее того насилия, которое мы привыкли видеть в мультфильмах. Возникает вопрос о том, является ли это суждением исключительно о
www. russiantown. com