40
Как правило, эти выводы содержат следующие составляющие: интенсивная
критика прогрессизма и науки (причем посредством настойчивого указания на
уникальность психоаналитической мысли здесь обычно отстаивают мысль просто-
напросто гуманитарную); предупреждение против растущего сопряжения власти и
знания (здесь обычно говорят об опасностях цифровизации, об узаконивании
принципа удовольствия посредством гаджетов и т.п.). Вся эта проблематика
навязчиво-нравоучительна, быстро устаревает и теоретически и интеллектуально, а
ее воспроизводство само по себе указывает на наслаждение повторением.
Занимая эфир, она не позволяет вернуться к более оригинальной фрейдовской
линии, всегда предупреждавшей о том, что любой общественный или технический
прогресс лишь усиливает психическое
неудобство, а не смягчает его, пусть даже Казалось бы, этого достаточно,
приветствовать
воображаемым, временным образом – чтобы
другими словами, каждое новое внедрение появление
в
области
лишь
высвечивает
уже
имеющееся
специалистов,
Unbehagen,
изначальное
психическое психоанализа
которых практика не
недомогание субъекта в культуре, а не для
отвлекает
субъекта
от
«подлинности является
единственным
желания», на чем обычно настаивают.
При этом само понятие желание также
вызывает в философской среде особое
оживление,
несопоставимое
с
той
осторожностью, с которой этот термин
Лакан всегда использовал. О желании
высказываются так, как если бы речь шла о
благородной породе, которую следует
лелеять и поддерживать, восхищаясь ее
выдающимися образцами.
средством вхождения. Но дело
в том, что у их интереса есть
дополнительные
следствия,
связанные
с
тем,
что
наследуется ими по той
основной философской линии,
из которой это вхождение они
совершают.
Повторяя вслед за Лаканом, что желание никаким благом не ориентировано,
тем не менее, как бы в знак компенсации, здесь начинают выдавать само желание
за благо особого рода. Такое использование выдает именно философа; напротив,
психоаналитик не станет обращаться с концептом желания подобным образом –
прежде всего, потому он что кое-что знает о редкости, даже случайности явления
желания в принципе и, что еще важнее, о его несовпадении с тем, что психология
вкупе с литературоведением называют «характером». По этой причине недостаточно
указать на какого-либо яркого в своих начинаниях или выделяющегося особо
трагичной судьбой субъекта или персонажа, чтобы утверждать, что его желание
носит такой же инициативный и отчетливо проявленный облик – это не одно и то же,
но, тем не менее, именно в философских рецепциях одно часто подменяется
другим. Это грозит в первую очередь тем, что в ходе использования такого рода
психоанализ, действительно насыщаясь привлекательной для многих актуальностью,
в то же время низводится до жанра т.н. «портрета современности» – жанра,
литературно-модернистская устарелость которого бесспорна и которая сама по
себе сжимает тиски вокруг сколь угодно нового аналитического исследования. По
этой причине я полагаю, что та ситуация, на которую Лакан однажды указал,
комментируя содействие психоанализу со стороны философской герменевтики – в
тот момент ведущей области философского знания как такового – указал, призвав