31
изначальной истиной, пытаясь ее низвергнуть, то в данном контексте истина, точнее
ее отсутствие, борется с за-ставленностью мира, с тем, что изначально налицо, с
сокрытием и сопротивлением, – словом, отсутствие борется за свое существование,
а стало быть, оно уже и не совсем отсутствие, ибо оно упорствует, и если что-то из
истины понимаемой как несокрытость и предстает перед нами явственно, так это
желание и упорство, война, что мать всех вещей: «Несокрытое – это не какое-то
смутно присутствующее, появившееся в результате того, что с него лишь спала
пелена сокрытия. Несокрытое есть то не-отсутствие, над которым больше не
властвует влекущее в забвение сокрытие» [4, c. 286]. Несокрытость отсылает к чему-
то упорствующему, но остающемуся в забвении, к некоему первовытеснению,
подобно тому, как страдающий от воспоминаний невротик ищет истину, которую он
забыл, которой, может быть, и не было никогда: «для самой возможности вытеснения
необходимо, чтобы существовало нечто по ту сторону вытеснения, нечто последнее,
первично конституированное, первичное ядро вытесненного, которое не только не
дает о себе знать, но, не формулируя себя, пребывает буквально так, как если бы
его не существовало вовсе» [6, c. 60]. Позже, пытаясь продвинуться в более
подробном рассмотрении инстанции Реально, Ж. Лакан указывает на момент
тревоги как на феноменологию Реального, на то, что в поиске истины сама она уже
нам представлена как некое беспокойство: «если вы спрашиваете, является ли
нечто, в чѐм вы совершенно уверены, истиной, тогда должно быть истиной и то, что
беспокоит вас, но чего вы не можете понять» [8]. Эти указания уже сближают М.
Хайдеггера с Ж. Лаканом той очевидностью, которой мы можем обозначить родство
объектов их исследований, ибо и греческая истина, и истина желания (выраженная у
Ж. Лакана в инстанции Реального) в самых своих основания уже конституированы
всеми
возможными
видами
сопротивления:
вытеснением,
замещением,
выставлением напоказ и так далее, логика фантазма всегда выдает симптом, она
всегда уже связанна с истиной, ибо «логика фантазма всегда нацелена на
сокрытие Реального» [9, c. 51]. Речь в обоих случаях идет об истине, наделенной
некой двойственностью, о вершине, которую не взять силой, пробираясь сквозь
дебри ее защиты, – только отступлением и вслушиванием, ибо «лучший способ
ответа на защиту – это не испытывать ее силой» [6, c. 389]. Таким образом, мы
приблизились к четвертому указанию в отношении не-сорытости, которое извлекает
из диалога с греками М. Хайдеггер: «в сущности несокрытости царствует открытое»
[4, c. 303], – то есть расскрытие: «рас-скрытие двусмысленно в существенном и
продуманном смысле, поскольку в нем выражается единство двоякого: во-первых,
речь идет о рас-скрытии как упразднении сокрытия; во-вторых, имеется в виду
расскрытие, скрытие, то есть принятие и удержание в несокрытости» [4, c. 288].
Четвертое указание о сущности несокрытости ясно указывает нам, что, с одной
стороны, истина по сути своей навязчива, она постоянно притягивает к себе, подобно
Эросу, дает знать о своей еще-не-расскрытости, борется с сокрытием, тогда как, с
другой стороны, истина упорствует в собственном сокрытии: «αληθεια против
сокрытия, и в этом против она одновременно за сокрытие» [4, c. 288]. Раскрыть
несокрытое значит уничтожить истину как таковую. Истина может лишь раскрывать,
но не раскрыться, ибо природа ее процессуальна, борение ее суть, –
соответственно, раскрыть, утвердить значило бы упразднить борьбу, природу и
основу сущностной истины, которая в своей двойственной сути оказывается
подобием пресловутой ленты Мебиуса и лакановской инстанции Реального, то есть
инстанцией невозможной встречи, места, которое может утвердиться только в
качестве отсутствия. Однако, несмотря на то, что и Ж. Лакан, и М. Хайдеггер