Найдя этот ключ, мы откроем себе далекие перспективы в глубь истории и в область практической
жизни, ибо узнаем, как, когда и почему толпа шла и идет за героями.”
Михайловский пытается дойти до причин явления, у него возникает вопрос: “что же общего
между условиями жизни современной якутки или забайкальского казака и, например, итальянца
XIV века, неистово и вместе послушно отплясывающего тарантеллу, или крестоносца, почти
автоматически примыкающего к походу? Почему во всех этих случаях рефлекс получает именно
подражательный характер, а не какой-нибудь другой? В ответ мы получим или простой итог:
«имитативность, стремление приходить в унисон с окружающими людьми есть существенное
свойство человека, существенная черта его психофизической природы, данная в самом устройстве
нервно-мозгового механизма» (Кандинский. Общепонятные психологические этюды). Или же нам
предложат отдельные отрывочные объяснения того, как крупное общественное несчастье вроде
труса, глада или нашествия иноплеменников парализировало сознание и волю современников”
Гипнотизм
Седьмую главу своей статьи Михайловский начинает с обсуждения занятной книжки г-на
Кандинского, и при всем уважение Михайловского к автору, он замечает, что “вторая часть этой
книжки, озаглавленная «Нервно-психический контагий и душевные эпидемии», целиком по-
священа занимающему нас здесь предмету, как показывает и самое заглавие. Это очень
интересный этюд. Но любопытно, что г-н Кандинский ни единым словом не касается мимичности
и происхождения покровительственно-подражательных органических форм; это для него в
некотором роде «чиновник совершенно постороннего ведомства». О явлениях стигматизации
упомянуто вскользь, в двух словах. Но самое любопытное — это отношение автора к гипнотизму.
Гипнотические опыты, по-видимому, особенно дороги г-ну Кандинскому в качестве
полемического орудия против «чудес спиритизма»”. Похвальная конечно цель, но Михайловский
замечает, что в трактате, специально посвященном подражательности, едва-едва упоминается о
той громадной роли, которую подражание играет в самом составе гипнотических сеансов.
“Между тем здесь-то, может быть, и лежит ключ к уразумению всей тайны «героев и толпы»”.
Дело в том, что у гипнотиков, вместе с омрачением сознания, сильно повышается рефлекторная
раздражительность, именно потому, что подавляется деятельность известных отделов головного
мозга — коркового слоя полушарий, гипнотик находится совершенно во власти экспериментатора.
Однако это состояние безвольной и бессознательной игрушки в руках другого человека имеет
свои степени. Есть, например, гипнотики способные и неспособные отвечать на заданный им
вопрос. Очевидно, что у первых еще работают некоторые части мозга, не функционирующие у
вторых. Далее, одни бессознательно подражают всем производимым перед ними движениям, но
не исполняют обращенных к ним приказаний, если приказания эти не сопровождаются
движениями, так сказать, подсказывающего свойства. Такой гипнотик пойдет, пожалуй, за вами,
если вы ему прикажете, но он пойдет именно за вами, подражая вам, а отнюдь не потому, что
ваше приказание дошло по адресу. Есть, наоборот, и такие, которые действительно повинуются
самым нелепым приказаниям, например, пьют чернила, суют руки в огонь и т. п., не нуждаясь в
том, чтобы перед ними проделывал ось то же самое. Ясно, что повинующиеся погружены в менее
глубокий сон (если можно в данном случае употребить это слово), чем подражающие, ибо первые
все-таки способны воспринять приказание.
Все это достигается однообразными, равномерными и слабыми влияниями на органы чувств.
Таково физиологическое объяснение. Что касается объяснения психологического, то читатель
может его найти в статье Шнейдера «О психических причинах гипнотических явлений» (Новое
обозрение. 1881, .№ 2). Михайловский приводит только окончательный вывод Шнейдера:
«Гипнотизм есть не что иное, как искусственно произведенная ненормальная односторонность
сознания, то есть ненормально односторонняя концентрация сознания...