....В госпитале царила суматоха, мест для раненых не хватало. Леон кричал, требовал, угрожал, говорил, что он греческий офицер, что ему обязаны подчиняться, и, в конце концов, просто умолял, чтобы ее спасли! Но докторов было недостаточно, и настало мучительное ожидание. По-прежнему сжимая Хиляль в своих объятиях, лейтенант беспомощно опустился на ледяной больничный пол. Казалось, что сейчас существуют только они: он, Хиляль и это губительное ожидание. Минутная стрелка часов ползла смертельно медленно. А может, она и вовсе застыла?
Леон неотрывно смотрел на юное и прекрасное лицо своей Смирны, стараясь запомнить каждую его особенность. Он был готов отдать все: свою должность, дом, Измир... за возможность слышать ее ровное дыхание и смотреть в ясные глаза. Как сильно вновь хотелось оказаться в редакции тем вечером. Он бы не отпустил ее, не признавшись в своей любви, перегородил бы путь, чтобы хоть еще чуть-чуть побыть наедине.
Мысль о том, что Хиляль может оставить его, так и не узнав, как глубоки и необузданы его чувства, медленно зажимала лейтенант в тиски, напрочь лишая воздуха. Забыв и об их безопасности, и правилах приличия, Леон убрал с высокого лба турчанки прилипшие белокурые пряди и нежно коснулся его губами, вкладывая в этот поцелуй всю свою боль и безоговорочную любовь. Холодными от горя руками он гладил девушку по волосам. «Только приди себя, и я больше ни за что на свете не разрешу посещать тебе никакие митинги». Ее веки слегка дрогнули, а по губам скользнула смутная улыбка. «Лейтенант» - обращение далось ей мучительно тяжело. Из его глаз падали тяжелые слезы. «Я здесь, всегда здесь».
Леонидас не знал сколько прошло времени с тех пор, как он сидел в этом оживленном больничном коридоре, отрывисто бормоча слова из Их колыбельной и прижимая к груди свою первую и последнюю любовь. Казалось, что минула целая вечность до тех пор, пока врач не забрал ее в палату. Лейтенант с неохотой отпустил турчанку из своих объятий, в глубине души боясь больше никогда ее не увидеть.