жизнь | откровение
любимые блюда – жареный рис, лапшу, супы, а потом сам же развозил. Но заказов было очень мало: могло быть 2‐3 в день, иногда – ноль, а я сидел и ждал. Понял, что надо открывать стационарную точку, чтобы люди пошли. С деньгами для старта было сложно. Пришлось долго уговаривать диаспору, чтобы они дали мне нужную сумму – просил 700 тысяч рублей. В меня не верили и долго отказывали. Потом согласились, и я открылся. Первым моим поваром был дядя – тоже домашний повар. Во вьетнамской культуре мужчина обязан уметь готовить. Когда я был подростком, мама меня учила. Помню, как мы вместе с мамой у плиты готовились к приходу гостей. Тогда она шутила: « Женишься, и, когда жена на тебя обидится, ты не останешься голодным ». Честно признаюсь, что я повар средней руки, дядя готовил чуть лучше. Он проработал пару месяцев и вернулся на родину. Потом пришлось нанять тетю, которая тоже проработала два месяца. После этого в кафе пришла мама, и вот тогда мы начали делать полноценное меню, основанное исключительно на вьетнамских рецептах и продуктах. Сейчас в моих заведениях шефом работает мама, плюс пригласили нескольких профессиональных поваров из Вьетнама. Вот эти люди очень круто готовят. А основную часть продуктов напрямую везем из Вьетнама. Например, медузы. Их вылавливают специально для нас, сразу помещают в контейнер со льдом и передают на самолет – через восемь часов они уже здесь. Вот поэтому тарелка медуз стоит 800 рублей.
Я читаю комментарии на форумах и знаю, что нас называют элитной столовкой. В России ресторан или кафе – это крутой интерьер, дорогая мебель, вылизанный персонал. Мои кафе совсем иные, и я делал так осознанно. Хотел, чтобы гости почувствовали себя на улицах ханойских кафе. Официант в трениках, пластиковая мебель, недорогая посуда – это часть культуры. Если вы поедете на север Вьетнама – центр нашей кухни, то увидите, что кафе размещаются во дворах, и там ноль дизайна и интерьера. Главное у нас – качество блюд, чтобы было вкусно. Более того, могу сказать, что я, когда открывал первое кафе на Гагарина, немного подстраивался под ваш менталитет, потому что у нас в кафе еще намного проще. К тому же мне казалось, что я уловил новый тренд рынка – упрощение. Люди начали ценить именно хорошую кухню, а не атрибуты вокруг нее.
Четыре года назад я осознанно пришел к буддизму. Начал много читать про Будду. Атрибуты религии меня не интересовали – храмы, молитвы, важнее было понять суть. Да и сам Будда был аскетом. Для меня он не Божество, а философ, учитель, который шел своим путем, и мне эта позиция очень близка. Не смотри направо, не смотри налево, а иди так, как считаешь нужным. Когда я открывал ханойское кафе в центре Екатеринбурга, то сильно рисковал. Я пошел по тонкому льду. А вдруг не поймете? Но другого кафе мне не нужно было. Не было идеи много зарабатывать. Хотя если честно, то вьетнамцы любят деньги. Легкое отношение к деньгам – это скорее русская часть меня. Для вас, русских, душевный комфорт важнее. Я знаю много примеров, когда русские успешные люди все бросали ради того, чтобы чувствовать себя хорошо. Так вот, моя цель – донести до вас нашу кухню и культуру. Я хотел сделать настоящее азиатское кафе, а не адаптированное под русскую культуру. Приходите и смотрите, как мы живем, как дышим, как едим. Некоторые гости, например, путают вьетнамскую кухню с таиландской и спрашивают про том-ям. Причем странно аргументируют: « Вы же рядом находитесь. Сложно, что ли?» Я в этих вопросах принципиален и ради гостя никогда в своем вьетнамском кафе не буду готовить таиландский суп или японские суши. Патриотизм или реализация обиды 2010 года на таможне? Наверное, и то и другое.
Я навсегда для вас останусь вьетнамским мальчиком. Человеком из другой страны, хотя родился в России. Это не хорошо и не плохо, это данность. Хотя я не чувствую острой чужеродности. Помню, когда в детстве жил во Вьетнаме, очень сильно хотел вернуться в Россию – из‐за мамы в основном. Для меня родина там, где мои родные люди. Они здесь. У нас иное понимание семьи. Конечно, я сейчас могу позволить себе снять отдельную квартиру, но все равно продолжаю жить с мамой и нашими работниками. В двухкомнатной квартире нас живет пятеро, и это нормально. Мы привыкли быть вместе. Хотя в свои 25 лет я все чаще начал искать одиночество. Люблю, когда кафе закрывается, выключается свет, и я остаюсь один. У меня было кочевое детство: жил то у няни здесь, то у бабушки во Вьетнаме, потом снова здесь внутри диаспоры, затем в общежитии университета. Вокруг всегда было много разных людей. Мне в общежитии приходилось ждать ночи, чтобы выйти в коридор и спокойно почитать книгу. Видимо, потребность в одиночестве – еще одна русская черта, которая постепенно заползает внутрь меня. Я никогда не буду своим для вас, но и становлюсь чужим для своих. Я в каком‐то смысле зритель – наблюдаю за разными театрами вокруг себя. И это не тяжело, а скорее – интересно и ярко. стр. 32