АПОКРИФ-93: 08.2015( E5.1 e. n.)
крынкой прокисшего молока, развенчанным талантом или бессмысленным кровопролитием.
... Сколько я его помню— с детства— вокруг него всегда создавалась напряжённость и затевались конфликты, хотя сам он не был особенно вредным или агрессивным, наоборот, чаще улыбался, изъяснялся позитивно, являл дружелюбие и был готов предложить помощь ближнему— советом или делом. Правда, иногда, довольно редко, впадал в меланхолию или в состояние отрешённого невнимания, в котором находился некоторое время, впрочем, никого тем не задевая; теперь-то я знаю, почему... Но, к примеру, вот приходит он ко мне домой, а у меня дома два кота, мирно, в общем-то, живут. Он возьмёт одного кота— как ни странно, даётся!— и приласкает. А второй тут же начинает сходить с ума, ревновать, кусает первого кота, при попытке успокоить царапает меня, в конце концов, наказанный, вышвыривается за дверь, но первый кот уже тоже не в лучшем расположении духа и вскоре следует за первым— прочь из комнаты, но уже в ванную. Это— животные, и, к тому же— детство. Стоит ли говорить, как всё обычно происходило в человеческом обществе и во взрослой жизни— примерно так же, хоть и не всё так явно, более завуалировано и с изобретательностью уже другого уровня... Когда он понял, кто он [ ощутил вкус своего теста— ржаво-металлический ], он воспринял это ровно, даже с какой-то тихой гордостью, но теперь уже работал не от инстинкта, а от разума, и первым делом стал искать себе подобных в ближайшем окружении. И нашёл— по крайней мере, ему так показалось— меня. Мол, в предыдущем— или близко к тому— воплощении ты точно был из наших, значит, и сейчас в тебе это есть, давай, мол, присоединяйся, из тебя выйдет неплохой чёрт... Поначалу я его, конечно, послал— ха-ха!— к чертям, и дальше посылал бы на протяжении всего воплощения, но он предложил мне заглянуть хотя бы одним глазком в другое, наверное, в то, в котором я сейчас живу или жил накануне, и я...
... на вертолёте над мегаполисом на предельно низкой высоте и расстреливаю из огромного авиационного пулемёта толпы мечущихся в ужасе сограждан. Сквозь рёв мотора и бешеное хлопанье лопастей я слышу крики людей— крики агонии, боли; горячие тяжёлые пули падают и падают смертоносным градом на беззащитный город, разрывая плоть, вскрывая металл, разбрызгивая стекло, асфальт и дерево. Пьяный от безнаказанности, эрегированный совершеннейшей необратимостью момента, я дирижирую этой головокружительной симфонией смерти— единственный сейчас маэстро на всю эту черепашью вселенную, чья музыка наглядна и понятна каждому, кто успевает её услышать. Где кончается моё оружие, и начинаюсь я? Мой ствол раскалён до немыслимого жара, но почему кровь— такая холодная? [...] Знаю, что сейчас живу только смертью, сладким осознанием непрерывного умирания— тех, других,— происходящего со мной буквально здесь и сейчас, отсроченного лишь на долю секунды замысловатой фантазией каких-то извращённо-милосердных непостижимых и могучих сущностей, зачем-то дарующих мне вот это ощущение бытности, когда оно мне уже совсем не нужно. Моя ракета, исторгнутая в мучительных потугах запоздавших сил самообороны, наконец, проснувшегося [ мёртвым ] города, уже давно нашла свою цель и вот сейчас разрывает на куски чудовищную и прекрасную машину вместе с её наездником; опаздывает лишь моё [...] потому что я смотрю в сторону, сквозь пламя, дым и развалины и вижу удивительно чистое и беспечное
189