58
скорее «А-ну!». Проблема лишь в том, что я вовсе не знаю, кому адресовано это
послание в силу вышеизложенного тезиса; а потому, я пытаюсь «угадать» смысл «А-
ну!» - суетливо и неловко. Под взглядом Другом, или, вернее говорить «во взгляде
Другого», я становлюсь кем-то иным: мое «Я» занимает некое новое, нетипичное для
него место. Именно на этом простом приеме, несоответствии «Я» некой
окружающей обстановке и месту и построено большинство комедий. По-
французски «претворятся» это «prétendre». Опытного психоаналитика не удивит, что
второй перевод этого слова – «претендовать».
V
Клиническое значение наших заключений, касательно функционирования и
существа взгляда неоспоримо. Ведь даже при беглом рассмотрении нашей
практики, мы найдем достаточное количество примеров, где пространство взгляда и
его интерпретация несут в себе большое значение. Сам Фрейд замечал
присутствие взгляда в психоаналитической клинике. Например, в тексте о Человеке-
волке, Фрейд описывает ряд показательных моментов, связанных со взглядом.
Во-первых, Панкеев видит сон, в котором на него смотрят его белые волки:
«Единственным действием во сне было то, как распахнулось окно, потому что волки
сидели спокойно без всякого движения на ветках дерева, справа и слева от ствола, и
глядели на меня» [9]. Он оказывается глубоко испуган этим взглядом на себе,
добавляя к нему вторичный мотив «страх быть съеденным»: «С большим страхом,
очевидно, боясь быть съеденным волками, я вскрикнул и проснулся… Прошло
довольно много времени, пока я убедился, что то был только сон [9].
Как мы знаем из анализа случая, Панкеев видит сон, в котором Фрейд
восстанавливает событие первосцены: «Он спал, следовательно, в комнате своих
родителей в своей кроватке и проснулся, вследствие повышающейся температуры,
после обеда, может быть около пяти часов, отмеченных позже депрессией… это
происходило в жаркий летний день, если допустить, что родители полураздетые…
прилегли отдохнуть после обеда. Когда он проснулся, он стал свидетелем трижды
повторенного коитуса a tergo , мог при этом видеть гениталии матери и пенис отца и
понял значение происходящего. Наконец, он помешал общению родителей» [9].
Как бы парадоксально не выглядело следующее утверждение, мы будем
настаивать на нем: не Панкеев видит первосцену, а первосцена «видит его». Он
оказывается вовлеченным в пространство этого взгляда, и в нем обнажается его
собственное влечение, характер которого в 1,5 года ему еще не был понятен, но уже
вполне ощутим, в нем присутствует его желание, встреченное, конечно, внутренним
сопротивлением. В пользу этого говорит и догадка Фрейда о том, что мальчик
«прервал общение родителей испражнением, которое могло мотивировать его
крик», - то есть, фактически, обратив на себя внимание (взгляд) Другого.
В обоих случаях у нас, как и у Фрейда, остается, разумеется, множество
вопросов и неясностей, но даже в такой форме вышеприведенные эпизоды могут
послужить заслуживающими некоторого внимания примерами.
Однако, у нас есть примеры и из нашей собственной практики: вспоминается,
как минимум два, не считая уже приведенных ранее в тексте (на самом деле их
много больше, однако мы приводим наиболее показательные) случая из практики, в