ИСТОРИЯ
письма друга, написанные не мне, а
асессору Раббе или действительному
статскому советнику Шегрену, ведь автор (еще раз спасибо Николаю Фролову!) писал всему человечеству; а значит,
и мне. <…>
Мне обидно за Кастрена – как
мало, ничтожно мало мы знаем о нем,
как мы не великодушны к нему в своей
исторической беспамятливости. Да, он
выбрал не самое престижное и громкое занятие, лингвистика никогда не
ходила в матерях наук, хотя все начинается словом и заканчивается отсутствием слов.
У меня нет желания преувеличивать роль Кастрена в истории науки и
человечества, но хотелось, чтобы эта
роль была достойно и подобающе осмыслена, чтобы патина времени не затуманила безграничного света добытой
истины. Все мои эпитеты в превосходных степенях – лишь скромная дань
подвигу этого ученого и человека. <…>
По существу, Кастрен – первооткрыватель нового «континента» в науке,
он не дал ему имени, но четко означил
его границы и успел обозреть их. Попутешествуем по географической карте
от финской Лапландии и Кольского полуострова, захватывая Беломорье и Соловки, двинемся по баренцевоморскому побережью Русского Севера, через
Урал, поднимемся вверх по Оби, свернем к Енисею у Томска и теперь снова
вверх по ленте Енисея, а сейчас назад
рям», к тем, кем гнушались заниматься
высокородные ученые шовинисты.
Да, в чистом храме науки этим сибирским оборванцам не находилось
места. Бродячие тунгусы, самоеды,
остяки. Какого они роду-племени? Да
нужен ли им род, племя и имя? И именовали их кое-как: скажем, остяко-самоеды, то есть – вроде и не остяки,
вроде и не самоеды.
Изучив их языки, создав стройную
гипотезу их происхождения и появления на северных ойкуменах, Кастрен тем
самым ввел в научный оборот огромный пласт нового материала, показав
роль сибирских «дикарей» в истории
развития общества. Потянув за ниточку
из клубка финско-сибирских проблем,
Кастрен вытянул и другие ниточки, ведущие в прошлое человечества. <…>
Книгу Кастрена мне подарила
томская исследовательница Надежда
Васильевна Лукина. Уж где она ее раздобыла, на каких букинистических развалах, у каких замшелых библиофилов,
и уму непостижимо. А до этого, готовясь к путешествию, я вынужден был
(«Магазин» издателя Фролова попадал ко мне урывками, на непродолжительное время) переписывать целые
куски кастреновских писем, его академических посланий и отчетов. Каждое событие описываемой жизни, каждая мысль глубоко осознавались. Ведь
действительно, в этом Балае он лежал
на смертном одре, в беспамятстве, ка-
ИНОГДА МНЕ ПРИХОДИЛО ДАЖЕ В ГОЛОВУ, ЧТО
СВЕТЛЫЙ ИНСТИНКТ, НЕВИННАЯ ПРОСТОТА,
ДОБРОДУШИЕ ЭТИХ ТАК НАЗЫВАЕМЫХ ДЕТЕЙ
ПРИРОДЫ МОГЛИ БЫ ВО МНОГИХ ОТНОШЕНИЯХ
ПРИСТЫДИТЬ ЕВРОПЕЙСКУЮ МУДРОСТЬ
и, не останавливаясь у Красноярска, –
вниз, к Саянам, и по горам, захватывая
Байкал, прямо на восток – до Читы, а,
повернув назад, по Иркутскому тракту
возвратимся к Омску. Вот они, Кастреновы земли, его материк. Именно эту
terra incoqnita подарил он нам со всеми
ее обитателями, их историей и ключами
от древних загадок.
Благороднейшая миссия всякой
культуры – ее пристрастное обращение
к самой обиженной судьбе, к униженному и обездоленному. Кастрен последовательно оставался верен достойному
принципу – его внимание было направлено не просто на самых униже