МЕНТАЛИТЕТ
ных откровений и не требуется – люди
чувствуют неуверенность власти и свои
опасения реализуют самым простым
способом. Уезжают.
Процесс этот, уверен, не остановить ни национальными проектами, ни
экономическими программами, ни социальными льготами. Потому что дело
не только в экономике и социальной политике, при всей безусловной важности
этих факторов. Первостроители Тобольска и Иркутска, Томска и Якутска ничего
не знали о северных коэффициентах и
пенсионных льготах. Они осваивали для
России новые территории. Однако сейчас наше отношение к этим землям значительно изменилось.
Конечно, патриотическое чув ство
согревает мысль о немереных пространствах. На государственном уров не
существуют экономические, геополитические, административные виды на Сибирь. И прорыв Ермака за Урал обернулся для России ее главным конкурентным
преимуществом в современной глобальной экономике. Но для огромного
количества жителей европейской страны Байкал – понятие гораздо более абстрактное, чем, например, Анталия или
Шарм-эш-Шейх. А об острове Русском
даже и абстрактного понятия нет.
Среднестатистический житель
Европейской России твердо усвоил относительно зауральских просторов только
то, что «Сибирь ведь тоже русская земля».
Это «тоже» из популярной некогда песни
весьма характерно. Россия, да не совсем
Россия.
СТАРЫЕ ПЕСНИ
…Почти три столетия на двух континентах синхронно, разными направлениями, но к берегам одного океана продвигались отчаянные люди, далеко не всегда
находившиеся в ладах с государственной
властью. Ими руководило стремление к
свободе и богатству (хотя многие попадали в эти края и не по своей воле). И на
востоке, и на западе переселенцы сталкивались со своеобразным местным населением, находя разные по соотношению
жестокости и гуманности способы сосуществования с аборигенами.
И на восток и на запад, иногда существенно отставая от первопроходцев,
но по проторенным ими путям, шло государство. Причем российское государство было в этом, наверное, более последовательным, чем американское. По
крайней мере, до 1864 года в Калифорнии вообще отсутствовала какая бы то
ни было государственная власть, хотя к
США эта территория отошла от Мексики
еще в 1818 году, а штатом стала в 1850- м.
Но как раз в это время в Калифорнии
нашли золото, и федеральные войска,
едва прибыв к берегам золотоносных
ручьев, тут же разбегались по этим берегам вместе с присланными из Вашингтона губернаторами. И регулярная госу-
28
сентябрь-октябрь 2011
МНЕНИЕ
дарственная власть закрепилась здесь
даже позже, чем в Приморье.
А главное, и на востоке Северной
Азии, и на западе Северной Америки
формировался особый ментальный тип,
особый характер осваивавших эти земли людей. Тип во многом схожий. Открытость, прямота, мобильность, готовность
к риску, уверенность в себе и решительность. Разве не узнаем мы в этих чертах
героев классического американского
вестерна сибирский характер?
Узнаем. Но не по отечественному
кино, в котором так и не сложился жанр вестерна. И не по русской литературе, в которой так и не было своего Фенимора Купера.
Беда в том, что нашей культурой Сибирь по
большому счету так и не освоена.
Без такого ментального освоения
покоренное пространство все равно
остается в лучшем случае не совсем своим, а в худшем – просто чужим, страшным, отталкивающим, и жизнь в таком
пространстве воспринимается как наказание. Конечно, сибирский региональный патриотизм есть, и его надо всячески приветствовать и поддерживать.
ПЕРВОСТРОИТЕЛИ
ТОБОЛЬСКА И
ИРКУТСКА, ТОМСКА И
ЯКУТСКА НИЧЕГО НЕ
ЗНАЛИ О СЕВЕРНЫХ
КОЭФФИЦИЕНТАХ...
ОНИ ОСВАИВАЛИ
ДЛЯ РОССИИ НОВЫЕ
ТЕРРИТОРИИ
Речь не о нем, а о национальном общественном сознании, об образе собственной страны, который существует в народных представлениях. В нем отсутствует
великая сибирская мечта о вольной и достойной жизни, а отношение к Сибири
утверждается через преодоление страха
перед ней. «А я Сибири не боюся…» – из
той же песни.
СТОЛИЧНАЯ САКРАЛЬНОСТЬ
Зато в этом образе особое место
принадлежит столицам. Москве и Петербургу приписывается чудесная возможность быть местами, где только и можно достичь настоящего успеха в бизнесе,
искусстве, науке или служебной карьере. Это, конечно же, иллюзия, но наша
столицецентричная культура ее охотно
поддерживает и культивирует, всячески
способствуя освобождению российской
провинции от людей, которые ей больше
всего нужны.
Но ведь эта столичная сакральность
вполне рукотворна. Что было на месте
Санкт-Петербурга (нынешней куль турной, а теперь еще и судебной столицы) в
1604 году, когда был заложен Томск? Ничего, кроме топи болот. Последовавшее
основание Петербурга не только позволило прорубить окно в Европу, что способствовало решению политических, военных и экономических задач, но и резко
изменило культурный ландшафт страны.
В наши дни исторический вызов для
России идет с других берегов. С берегов
того самого океана, к которому так стремились Ерофей Хабаров и сотни других
землепроходцев. В бассейне этого океана
складывается новый экономический, а следовательно, и политический центр мира.
Чтобы не остаться на обочине этого мира,
Россия должна логически завершить свой
рывок на восток и тем самым навечно закрепить его за собой. Географически это
сделано усилиями наших предков. Теперь
необходимо сделать рывок политический,
а главное – культурный. Без таких мер, боюсь, придет время, когда сибирская земля постепенно перестанет быть сначала
русской, а потом и российской. И никакой
ядерный щит от этого не убережет.
Уверен, что с учетом особенностей отечественной политической и просто культуры, с учетом отношения народа к своей стране и своему государству
успешным такой рывок может быть только в случае переноса столицы России за
Урал. Москва и Питер пострадают от этого не сильно, как не сильно пострадала
от утраты столичных функций Алматы.
Россия же обретет новую точку опоры,
получит новый импульс для структуризации своего обширного пространства. Мы
ведь эту задачу, в отличие от заокеанских
соседей, так по существу и не решили. И
принципиально важно, чтобы этот импульс исходил именно из Сибири.
Как сегодня смотрят на Сибирь из
правительственных, думских или, что
еще важнее, из останкинских кабинетов?
Смотрят, повторимся, сквозь при зму экономических, геополитических, административных интересов. Нет только взгляда государствостроительного.
Излюбленный мотив природных богатств в рассуждениях о Сибири только
унижает край и людей, которые в нем живут, потому что подчеркивает колониальный статус этих земель.
А судьба колоний всегда одинакова. Чтобы Сибирь избежала этой судьбы, чтобы стала до конца Россией, Россия сама
должна стать Сибирью.
Для этого нужно, прежде всего, чтобы чиновная номенклатура связала свою
личную историю с историей Сибири
(см. опыт «птенцов гнезда Петрова»). Наш
чуткий к веяниям народ подтянется за
ней гораздо быстрее, чем это было в петровские времена, и сработает это гораздо эффективнее экономических и социальных преференций, на которые многие
только и уповают. Только тогда мы увидим новую Россию.